Петербургский сыск. 1870 – 1874 - Игорь Москвин

– Господин Суров до выхода в отставку служил в пехотном полку в Бессарабии близь Бендер.

– Отметь: родственники, знакомые старые и вновь обретенные, сослуживцы. Далее. Кто посоветовал поселиться у господина Шелгунова? Убитый жил в Петербурге с начала октября. Чем был занят вечерами? В воскресные дни? Да, разошли номера банковских билетов, хотя я думаю, что убийца проживает здесь же, и тратить деньги сразу не будет, если он не глуп. Ведь он может догадаться, что при совершении такой крупной сделки по продаже имения, номера могли быть переписаны и мы можем их получить.

– Но он же может не тратить их и год, и два.

– Может. Ты действительно прав. Я не думаю, что он сразу броситься их тратить, но маленькая вероятность есть и ее не надо упускать.

– Хорошо.

– Что мог взять убийца?

– Деньги и ценные вещи, которые невозможно разыскать.

– Да, – опустил руку на плечо помощника, – ценные вещи сомнительно, ведь он не уничтожил канцелярские книги, в которых перечислены все отданные господину Сурову в заклад, а это значит, мы можем их разыскать, а по ним и убийцу. При том мне кажется хозяин кассы не мог знаться с преступником, тот бы забрал вещи, ибо знают куда их сбывать. Вор не стал бы лишать жизни двух человек.

Прошелся по комнате, едва не задевая рукой Жукова.

– Пришедший был хорошо знаком хозяину, тот не стал бы накрывать стол и распивать вино с кем ни попадя. Убийца был уверен, что в этот вечер кухарки не будет в доме и он не ожидал столкнуться с ней на втором этаже и она в свою очередь его не испугалась, ибо его знала. Поэтому могу предположить, что он неоднократно бывал в их доме. Вот доктор из анатомического, делавший вскрытие, подтвердил: господин Суров и кухарка убиты одним и тем же ножом.

– Тогда надо искать среди людей, записанных в книгах кассы.

– Точно так.

– Проверим, – и Михаил поднялся со стула, – Иван Дмитрич, а если в газеты дать объявление о выкупе закладов, тогда мы можем проверить всех пришедших.

– Толково, а если не придет?

– Вот не пришедшие и вызовут большее подозрение, ведь убийца– то мог свой заклад унести с собою.

– Возможно, но тогда он мог вырвать листы с книг.

– Мог, – умолк на минуту, – раз наш хозяин был таким дотошным, а не было ли у него второй книги? Раз он переписал номера банковских билетов, то мог вести и две книги.

– Да, я проверю.

– И еще нам известно время, в которое совершены смертоубийства. В шесть часов сорок три минуты убийца проходил к лестнице и задел напольные часы, они остановились. Хозяин был к этому времени убит, пришедший столкнулся с нежданным препятствием в лице кухарки и нанес ей несколько раз. Существенное здесь то, что убийца порезал правую руку наверху и, когда спускался, держался за перила, и кровь осталась на них. Потом все ящики и ручки дверей окровавлены, на некоторых вещах следы крови. В спальне хозяина злоумышленник нашел деньги, схватил первую пачку пораненной рукой, окровавил верхнюю банкноту и отбросил ее, наверное, со злости в сторону. Потом он стал аккуратнее, но следы все таки на стенах оставил.

– Похоже так, – и после некоторого раздумья Михаил произнёс, – Иван Дмитриевич, я проеду на Вознесенский пока агенты там, проверю книги и еще раз осмотрю место. Мне любопытно пройтись дорогою убийцы.

– Попробуй.

Вместе с произнёсенным словом раздался настойчивый стук.

– Войдите.

Дверь распахнулась.

– Господин Путилин, – вышколенный дежурный чиновник остановился на пороге, – к Вам прямо таки рвется городовой Сидоров с Вознесенского, что рядом с Ново– Александровским рынком.

– Пусть войдет, – Иван Дмитриевич прошел к своему креслу, но не стал садиться.

Строевым шагом в кабинет проследовал в кабинет и остановился перед столом.

– Вашбродь, – хорошо поставленным голосом рапортовал полицейский – Ваше приказание исполнено. Разрешите доложить?

– Докладывай, но потише, – попросил начальник сыска, – не то оглохну и тебя не услышу.

– Так точно, Вашбродь, – уже тише начал доклад городовой, – вчера Марию Сторман около семи вечера видели в аптеке на углу Садовой и Вознесенского, там она пожаловалась, что хозяин отпустил ее на вечер к сестре, а та уехала из города. Вот и приходится воротиться назад. Около восьми часов из флигеля выходил человек в меховом пальто и шапке, надвинутой на глаза, но так как вечера нынче темные, то лица разглядеть не удалось. Об этом поведал жилец с третьего этажа господин Володин, профессор Технологического института, но приметил, что вышедший был с усами.

– Так, – Путилин опустился на кресло, – значит, Мария Сторман по воле случая вернулась назад.

– Так точно, Вашбродь, – полицейский стоял, выпятив грудь вперед.

– Молодца, – начальник сыска похвалил городового, – значится, свидетелей нет, кроме профессора?

– Так точно, я со всеми имел беседы, но никто ничего более не видел.

– И то хлеб, – потом повернул голову к Жукову, – поезжай и осмотри еще раз флигель. А ты можешь быть свободен, – задумчиво обратился к городовому, тот повернулся и пошел к выходу.

Агенты, оставленные на месте убийства, занимались переписью вещей, заложенных в кассе, и сопоставляли их с канцелярской книгой. По приезде Жуков убедился в аккуратной педантичности отставного капитана, который действительно имел две книги: одну – основную и вторую – на всякий непредвиденный случай. А вдруг что случиться?

При проверке оказалось, что они обе со всеми листами, которые господин Суров не только пронумеровал, но и в них острым шилом сделал отверстие, продел сквозь него нить, на последней странице приклеил ее к переплету и оттиснул печатью, чтобы листы были в целости и сохранности. К делам отставной военный подходил с особой тщательностью. Закладных вещей хоть и было в достатке, но разобраться с ними не составляло труда, уходило больше времени на писанину.

– Как продвигается работа? – улыбающийся помощник начальника сыска вошел в кабинет убитого.

– К полуночи закончим, – поднял голову, сидящий за столом хозяина ссудной кассы, агент Милованов, голубоглазый мужчина лет сорока, оставленный сегодня старшим.

– А где личные бумаги?

– Вот они, – старший агент опустил руку на стопку бумаг справа от себя.

– Я не помешаю, если ими займусь? – с хитринкой произнёс Жуков.

– Нет, – проскрипел сидящий за столом, – буду только рад.

О дотошности Милованова в сыскном ходили небезосновательные слухи, если он брался за дело, то доводил до конца, чем бы оно не заканчивалось и самое главное, что он не терпел, когда его отвлекают, либо хуже того «путаются под ногами», как он заявлял с ворчанием. Легендарное усердие.

Взяв бумаги, Михаил удалился в комнату, где вчера лишился жизни хозяин. Там на стуле устроился изучать архив господина Сурова. Переписки было немного: с десяток писем от родственников из Москвы, в которых становилось ясно – почему он продал имение и переехал в столицу, по книге расходов можно было судить о его тратах вплоть до копейки. Нет, хозяин ссудной кассы не был прижимист. Как вначале показалось, судя по покупкам не только газет, но и новых выходящих в свет книг, посещению театров, в Александринском он даже абонировал на год ложу.

Воротились на Офицерскую уже поздно, когда часы в кабинете Путилина начали отбивать полночный час. Приехали хоть голодные и уставшие, но с чувством, что выполнили всю работу на сию минуту.

Сам начальник сыска был у себя, по лицу было заметно, что с нетерпением ждал, работая над старыми делами, которые по недостатку улик, показаний не смогли довести до конца. Они являлись напоминанием, что преступник где—то ходит и творит черные дела.

Иван Дмитриевич отложил в сторону бумаги.

– Вот, что, господа, – произнёс он, – я вижу по вашим лицам, что вам требуется отдых. Сегодня можете быть, свободны. Завтра же в восемь часов жду вас всех.

Остался только Жуков.

– А ты что? Не устал?

– Всего от сидения ломит, – признался Михаил, – но вот что беспокоит…

– Опять своего конька оседлал.

– Иван Дмитрич, – обижено отозвался помощник, – я ж с делом. Вот наш господин Суров, – и вкрадчиво начал рассказывать, боясь, что начальник его прервет и отошлет до утра, – похоронил обожаемую жену, продал имение, как писал родственникам, что слишком напоминает о раноушедшей Сонечке и, чтобы не лишиться рассудка от горя в одиночестве, решил сменить свое проживание. Он почти год колебался, не жил, а существовал, как выразился в одном неотправленном письме, и наконец, когда решился, да к тому же представился случай, продал с потерей денег все хозяйство и к октябрю он подыскал подходящее жилье в столице. До переезда на Вознесенский он жил в гостиницы «Демут», что на Мойке.